Форум Щекотка.Арт

Кольцо. Я смотрю на него и не могу ни отвернуться, ни закрыть глаза. Созданное из переплетения разноцветных светящихся линий-волосков, оно вращается, то ускоряясь, то замедляясь, то тускнея, то вспыхивая ярче, но постоянно вибрируя всей своей протяжённостью. Через равные промежутки времени в его световом потоке рождаются новые элементы — призрачно-прозрачные, пронзительно мерцающие обилием представленных форм, подходящие для заполнения собой коробок с ёлочными игрушками, но, наверное, даже для этого чересчур сюрреалистичные. По мере того, как количество таких фигур множится, они раздвигают световые линии вокруг себя, расплетая их, и всё более приближая венок кольца к его распаду.
Сейчас для меня весь мир — это светящееся кольцо. Поэтому я продолжаю следить за его метаморфозами. Это сопровождается ожиданием чего-то прекрасного, что должно неминуемо случиться, когда переполненное порождёнными им же новыми элементами этого странного почти пустого мира кольцо более не сможет удерживать всё внутри себя и развалится на части.
Мгновение — и тут я осознаю себя. Очень странное, пробирающее до костей ощущение — словно ты просыпаешься, а потом понимаешь, что на самом деле и не спал вовсе. Я падаю в кромешной темноте прямо в центр кольца трепещущего света.
Его движения уже не похожи на простое вращение — теперь это вязкое течение жидкости, изнутри подсвечиваемой тьмой крохотных источников света. Я могу различить отдельные волны на поверхности потока — как они начинаются, вспучивая нечёткую маслянистую грань; как продолжаются, расходясь во всех направлениях — и по течению, и против, и вбок, просто крутясь вдоль основного потока; и как заканчиваются, сталкиваясь с другими или просто опрокидываясь в случайно оказавшиеся на пути мгновенные разрывы основной структуры мирового кольца. Его искусственная сущность сейчас явственно видна — произведение искусства некого гения, раскрывающийся сам по себе шедевр, лишённый всего лишнего — окружения: такому эталону, каким было кольцо, нужно было только оно само и наблюдатель, роль которого, по всей видимости, исполняло моё неотягощённое телом сознание (или даже просто присутствие). Вот оно — совершенство формы в движении, уже не ограничиваемое ни обстоятельствами, ни возможностями своего художника, которое родилось здесь в гордом одиночестве и, разыграв своё единственное представление перед безымянным зрителем, должно было непременно исчезнуть вместе со смыслом своего бытия — обязательно броско, обязательно эффектно, обязательно сильно — т.е. так, чтобы оправдать собственный конец по сравнению с коротким существованием и в полной мере подчеркнуть последнее.
Наконец — а было сразу очевидно, что рано или поздно это случится, — одна из волн маслянистого света, возникшая на стыке трёх других, слишком быстро рванулась вперёд, поглотила по пути ещё одну мелкую волночку и, пройдя вдоль мелькнувшего разрыва, неуклюже затрепетала на краю струи, замерла, держась за неё постоянно смазываемой спешащим движением потока каплей (будто сама сомневалась в необходимости дальнейших действий, обдумывая — а не стоит ли вернуться обратно?), и, наконец, нерешительно сорвалась с края кольца в темное пустое пространство. Падая, волна немного поколыхалась перед тем, как развалиться на две примерно равные части, каждая из которых сжалась в шар, который уже не угрожал распасться на ещё более мелкие фрагменты. Обе капли, покачиваясь, нехотя полетели в моём направлении, открывая свою внутреннюю структуру, оказавшуюся клубком из нескольких ещё сохранивших взаимную общность (или же приобрётшую оную в вихре несущегося потока кольца) световых нитей с вкраплениями мерцающих фигурных объектов. Похоже, эти объекты продолжали множиться даже здесь, формируя какую-то новую форму, сложенную из них.
Пока совершенно новое для этого мира образование усложнялось и росло, от кольца оторвалось ещё несколько таких же волн. Кажется, первый покинувший исходное кольцо комок световой субстанции был событием, возвестившим начало нового этапа в жизни этой пока ещё крохотной вселенной. Следуя примеру той волны, другие отрывались от кольца, унося частицы его во всех направлениях, отчего оно истончалось и ещё больше колебалось, создавая своеобразные трамплины и батуты для отправляемых в темноту комочков. Пару раз даже уже оторвавшиеся капли оказывались вновь захвачены круговым потоком, неудачно столкнувшись с очередным вспучиванием. Тем не менее, разрываемое своею же скоростью и податливостью, кольцо быстро таяло, пока, наконец, не лопнуло одновременно в двух местах. Световые дуги, кувыркаясь и выбрасывая ещё больше капель вокруг себя, рванулись с опережающей обычные комочки скоростью в почти противоположных направлениях. Причудливые кульбиты быстро разорвали их на множество уже не так выделяющихся размером капель.
Прошло совсем немного времени, когда успевшие уже удалиться довольно далеко от места своего рождения световые шарики начали взрываться, выпуская созревшие в них световые объекты и длинные дуги и кольца первоначальных световых нитей, которые в своём движении чертили становившиеся материальными поверхности, за которые цеплялись структурные элементы и ещё не лопнувшие капли. Чем больше таких прозрачных поверхностей накапливал мир вокруг меня, тем более ограничивалось моё поле зрения — ведь только подкрашивающие изображение при взгляде сквозь себя одинокие поверхности в своём множестве не давали видеть дальше пяти-десяти «слоёв». Ткань наполняющегося мира постоянно колыхалась, изгибалась, устанавливая каждой плоскости и каждому сюрреалистичному острогранному «кристаллику» из числа порождённых лопнувшими комками света своё местоположение и свою кажущуюся окончательной форму.
Такой процесс творения продолжался совсем недолго — даже несколько быстрее всех метаморфоз первоначального кольца — и закончился также неожиданно резко, как и начался. Когда это произошло, объекты приобрели ощутимый объём, зачатки цвета, свойства своих поверхностей и положение относительно меня и друг друга. Теперь казавшейся иллюзорной слишком пустой и бездвижной тьме просто не осталось места, т.к. всё обозримое пространство оказалось заполнено совершенно обычными объектами совершенно обычного мира, хотя всё ещё бывших как будто недооформленными и как-то чересчур резко и рельефно очерченными.
Я могу различить шершавые стены слева и справа, дощатый потолок и деревянную лестницу — на которой я, должно быть, стою — ведущую к резной двери с металлической ручкой в виде слоновьей головы. Я делаю три шага, чтобы оказаться перед этой самой дверью, и, — удивительное дело! — хотя ни тела, ни поверхности под ногами я совершенно никак не ощущаю, мне это удаётся. Я случайно делаю лишний шаг, но не прохожу сквозь дерево двери, а остаюсь всё на том же месте в нескольких сантиметрах от её поверхности. Это придаёт уверенности в реальности окружающих предметов, отчего возникает скромная надежда встретить здесь кого-то ещё живого. Было бы странно, если б этот новый мир возник только для одного единственного человека. Тогда я решаюсь постучаться или подёргать ручку — но, похоже, это оказывается попросту невозможным, т.к. у меня до сих пор нет никаких свидетельств существования рук. Точнее, я могу приблизительно оценить их «воображаемое» положение в пространстве и относительно предметов, но ничего коснуться и тем более взять не получается. А ещё — и это пугает — напрочь отсутствуют какие-либо звуки.
Боковым зрением я замечаю вделанную в стену сбоку от двери кнопку. Очевидно, это должен быть дверной звонок, который, однако, никто не услышит.
Тогда я оборачиваюсь, желая посмотреть, что находится сверху по лестнице. Но у меня не получается сделать ни одного шага вверх — сам мир направляет меня к этой двери, в которую я и войти-то не могу! И когда я начинаю паниковать, пытаясь позвать кого-нибудь на помощь, я внезапно понимаю, что у меня даже нет рта, чтобы кричать. И тут…
«Момент, — останавливаю я себя, — у меня нет доказательств, что звуков вообще не существует. Может статься, что их нет только для меня. Или они ещё не успели возникнуть только для меня. Ведь в моей изначальной интерпретации происходящего содержалась ошибка, вызванная шоком от потери памяти: Всё, начиная от кольца в пустом тёмном пространстве до появления этой лестницы и этой двери, — это не рождение нового мира, это моё рождение в нём. Просто вначале он казался мне кольцом, но затем быстро принял свою настоящую форму. Таким образом, эти сложные метаморфозы были ничем иным, как визуализацией процесса полного погружения, который, к слову, ещё не завершён и продолжается».
А тем временем мир вокруг меня ширится, наполняясь цветами и звуками. Да, звуки! Они ударили по ушам (которых всё ещё не было) и даже заставили закрыть от неожиданности глаза (которых также пока не существовало). Не замеченные раньше часы на стене мерно тикали, из-за двери едва доносились оживлённые голоса, а под ногами (которых не должно у меня быть) поскрипывали половицы.
Оправившись от изумления, я решительно тянусь к кнопке звонка. Со второй попытки «почти вслепую» нажать её мне это удаётся, и я слышу мелодичный перезвон колокольцев. В этот же момент стремительно формируется мой «каркас» из тонких белых штрихов, обозначая в общих чертах протянутую к кнопке руку, плечи, ноги. Затем поверх этих линий возникли сосуды, нервы, кости, быстро покрывшиеся мышцами, протянулись сухожилия, и последней нарисовалась кожа.
И когда миловидная девушка с ожерельем из желудей на шее открывает мне дверь, в теперь явно существующие ноздри ударяет запах уюта, фиалок, восточных специй и людского присутствия.
— Проходите, — улыбается она с чуть наклонённой головой, одним шагом назад освобождая мне дорогу внутрь небольшой прихожей с турецкими коврами и диванами вдоль стен.
Я нерешительно замираю на входе, стараясь вспомнить причины моего появления здесь, но, похоже, это дело бесполезное. Сейчас я даже имени своего сказать не могу — и только его: возраст, лицо, семью, друзей, интересы. Хотя я знаю, почему это произошло, а также то, что память вернётся в тот момент, как я покину этот крохотный мирок — а сделать это можно хоть сейчас. Но я не стану так поступать, а моё прошлое — не проблема меня, что существует здесь и сейчас. Если я здесь, значит, так нужно.
— Вы так и будете мяться у порога? — спрашивает девушка, заметив мои сомнения.
Я нерешительно переступаю на ковёр и оказываюсь в прихожей. Первым же делом я падаю на диван, мимоходом отметив надетые на меня бордовые лёгкие штаны и такого же цвета и фасона рукава, вероятно, относящиеся к чему-то вроде рубашки.
«Нужно проверить, нет ли какого объясняющего суть дела сообщения от меня в реальности». — Честно говоря, сомневаюсь, что это возможно; но, во-первых, проверить всё-таки стоит, а во-вторых, меня просто немного раздражает такое полное неведение.
По команде взмаха пальцев появляется полупрозрачное окошечко меню. Я прокручиваю список до полоски «Сообщения», нетерпеливо трогаю его и вижу объявление, что мой почтовый ящик пуст. Вздохнув, я уже собираюсь закрыть главное меню, но всё же перехожу на вкладку настроек. Как и ожидалось, все они выставлены на максимальные значения, включая зрение, слух, осязание, обоняние, вкусовое восприятие, чувство равновесия и малопонятную подкатегорию «Прочие эффекты». Тогда я опять вздыхаю вслух и, оторвавшись от меню (которое немедля растворяется), устало разваливаюсь на диване.
— Предпочитаете остаться здесь или же последуете к остальным? — вновь пристаёт ко мне девушка.
— Кто остальные? — немного отрешённо спрашиваю я.
— Все те, кто пришёл сюда до вас.
Я, наконец, внимательно осматриваю её. Светлые — даже чересчур светлые — чуть растрёпанные волосы до плеч, голубые глаза, прямой рот с ровными губами, вздёрнутый уголком нос, расходящиеся домиком брови, тонкая фигура с почти не выделяющейся грудью. На ней белая майка (или, скорее, что-то вроде футболки без рукавов полуспортивного фасона), такого же цвета юбка выше колен с болтающимися по бокам на тонких верёвочках шариками-украшеньями, вновь белые тапочки из тех, что можно получить в санаториях или выпросить у прислуги в среднего уровня отеле. Из этого «белого образа» выделяются разве что серьги в ушах, инкрустированные глубоко-синими камнями, дважды накинутое на шею свободное желудёвое ожерелье и миниатюрные чёрные часы на левом запястье.
— А ты кто?
— Можете звать меня Нифи, — делает реверанс девушка.
— Нифи… — машинально повторяю я странное имя.
— Да? — отзывается она.
— Скажи, Нифи, ты программа? — Её поведение кажется мне неестественным, идеально подогнанным под ситуацию, приспособленным под большинство запросов. Отсюда и такая вежливость, и отсутствие нетерпеливости и какой бы то ни было поспешности, долгие паузы, во время которых девушка не совершает вообще никаких — даже рефлекторных — движений (разве что грудь плавно колышется, показывая, что девушка всё-таки дышит — но ведь это также может быть лишь деталью завершённого образа и ничего не доказывает). Резонно предположить, что она специализированный программный модуль, NPC — что-то вроде местной прислуги.
— Я предпочитаю название NPC, — с улыбкой отвечает она. Затем неожиданно смеётся, прикрывая рот ладонью. — Вы поверили?
Всё ещё сомневаясь, я ещё раз оглядываю девушку, стараясь заметить в ней что-нибудь нечеловеческое или, напротив, слишком человеческое. Кажется, эмоции на лице отражаются идеально — верный признак запрограммированного интерфейса в виде человека. Но когда уже я придумываю шутку, которой можно ответить программе на её розыгрыш, моё внимание привлекает небольшое косоглазие роговиц Нифи.
«Странно, — думаю я, — это как-то не вписывается в образ идеальной прислуги…»
Конечно, можно сколько угодно предполагать, что такая черта — задумка дизайнера, призванная как раз очеловечить интерфейс даже взамен его идеальности и цельности образа. Но всё равно это кажется мне как-то не вписывающимся в рамки здравого смысла. Или же мне просто хочется поверить в то, что Нифи — реальный человек.
А она как назло ждёт моего ответа, всё также стоя с наклонённой головой и заинтересованным взглядом.
— Ну что ты пялишься? — с раздражением бросаю я.
— Грубо, — улыбается девушка таким тоном, словно это она сделала что-то не так и сейчас извиняется.
— Не похожа ты на человека.
— А вы похожи?
«Кажется, всё-таки человек…» — вздыхаю я. И, взмахом рук придав движущий импульс своей решительности и прогоняя блаженную ленность, встаю с дивана.
— Программы через дверь не входят. Веди-ка меня и познакомь со всеми этими… как их там? — остальными.
— Тогда идите за мной. Хотя тут и так только прямо — но так я дам вам шанс посмотреть на покачивание моих бёдер во время ходьбы.
— Да ты озабоченная.
— Можно и так сказать. — В её голосе теперь слышатся какие-то гортанные нотки вкупе с грудным придыханием. Не то что бы это придавало словам уверенности или показывало серьёзность ответа, просто это было той вдруг проявившейся чертой, что отбили последние сомнения в реальности девушки.
— Почему ты тут прислуживаешь? — стараюсь я не смотреть на её бёдра, пока Нифи вперёд меня идёт через постепенно закругляющийся коридор, в который мы попали из прихожей (человеческие голоса эхом разносятся по нему, очевидно, идя с другого конца).
— Даже не думай: никто меня не просил об этом и не заставлял. Когда я пришла сюда, ещё ни кого не было — я оказалась первой. Вот и решила тут всё организовать. Можно сказать — я временно исполняю обязанности хозяйки этого места.
«И правда, в её манере держаться и внешнем виде есть что-то хозяйское, по-домашнему уютное».
— Только зачем тебе это?
— А разве не интересно? — Она останавливается и через плечо оценивающе смотрит на меня.
— Если б я оказался здесь один, то, недолго думая, вышел бы.
Неожиданно Нифи заливается смехом, но быстро находит силы сдержаться и осуждающе качает пальцем:
— Вы когда в зеркале себя видели?
С немым вопросом смотрю на неё.
— Оглянитесь же, оно справа.
Я смотрю в указанном направлении: Стену покрывает занавес из коричневого бархата, на котором нет никакого намёка на зеркало или что-то на него похожего. Я было уже собираюсь переспросить Нифи, но она опережает, подбегая к краю занавески и с пригласительным взмахом рукой отдёргивая её на себя. Материя отъезжает как раз с места напротив меня, и я вижу в зеркале на стене…
— А? — невольно вырывается возглас изумления. — Девушка?
— А вы сомневаетесь?
На меня из отражения смотрит щуплого вида девочка в бордовой пижаме, растерянная, удивлённая, кажущаяся совсем беспомощной, с длинными русыми волосами и болезненно одёрнутыми зелёными глазами.
— Почему? — задаю себе вопрос.
— А что, не годится? — отвечает Нифи.
— Но… я…
А потом вдруг какая-то часть разума задаёт вопрос:
«Действительно, почему меня это должно удивлять? И какие вообще доказательства, что я в реальности не девушка?»
Нифи с непривычно серьёзным видом подходит ко мне и берёт за плечи, поворачивает моё лицо к своему.
— Если бы вы пришли сюда, то стали бы придумывать себе другую внешность?
Я чувствую себя растерянной.
— Нет, — нерешительно отвечаю на провокационный вопрос.
— Почему? — не унимается моя собеседница.
— Потому что… Я не хочу разорвать ту единственную связь с реальностью, которая здесь может быть.
Кажется, мы обе чувствуем облегчение, словно какая-то животрепещущая проблема была решена неожиданно легко. Моя растерянность, сомнения и тень стыда сами собой растворяются в спокойствии.
«Что за странная девушка. В её присутствии чувствую себя увереннее, что ли».
Нифи отпускает меня и приглашает вновь следовать за собой до самого конца коридора. А пока я с интересом глажу свои волосы, она невзначай предупреждает:
— Вы 22-я.
Насколько помню (а свои знания я не потеряла, пострадали именно личные воспоминания), в RING’е одновременно может находиться не более 24-х человек. Значит, после меня ещё могут прийти только двое. Но ради чего мы все здесь собираемся? К сожалению, по правилам никто не может ничего помнить о себе и других. Однако если так много человек оказалось здесь, что-то определённо должно случиться.

Продолжение следует.